Перейти к содержанию

От НГ до БГ: история одного стихотворения

Материал из Викиновостей, свободного источника новостей

15 апреля 2021 года

Николая Гумилёва продолжают читать. Более того – мне кажется, сейчас его любят больше, чем в сам момент воскрешения, 30-35 лет назад. «Гумилёв - уникальный, невероятный поэт». Приходилось слышать такое не раз от «квалифицированных» читателей, в том числе и литераторов. Да я и сам читаю Гумилева больше, люблю стихи сильнее, чем когда-то в юности. А потому, что формальная новизна сегодня не в почете. Новое в литературе перестало быть общеобязательным критерием, оставшись фетишем узких кружков «продвинутой» молодежи. Это у них – у многих, у лучших - пройдет, и тогда, возможно, они прочитают Гумилева.

Ведь он — не про картонные декорации и фальшивые доспехи. Он — про новые миры, которые могут открываться только избранным, которых Гумилёв называл «поэтами». Эти миры, параллельные вселенные, полны тайн, неземных красот и ощущений. Стихи Гумилёва, сумевшего, в отличие от подавляющего большинства, стать визионером, помогают открывать эти миры и нам. Экзотика? Скорее, психоделия, ментальные путешествия с невероятной скоростью и полным погружением.

В связи с этими путешествиями хочу обратить ваше внимание на известнейший текст Николая Степановича и те смыслы, которые в нем скрыты. Собственно, как скрыты? Они были ясны вдумчивым читателям сто лет назад; если приглядеться, увидим их и сегодня. Но очень может быть, что увидим сквозь текст мы и первые читатели Гумилёва разное.

Стихотворение, начинающееся так: «Я верил, я думал! И свет мне блеснул наконец…» (1911, опубликовано в книге «Чужое небо» год спустя) посвящено редактору «Аполлона» Сергею Маковскому. О чем последний с большим удовольствием вспоминает в своих мемуарах. В «Аполлоне» Гумилев сотрудничал, и вот сделал руководителю такое посвящение в знак симпатии. Второе посвящение — Ахматовой. Вернее, так: стихотворение напечатано первым в разделе, который посвящен тогдашней жене поэта. Подбор стихов там своеобразный - включая легендарное «У камина» про то, как «таЯ в глазах злое торжество, женщина в углу слушала его» (бывшего героя-путешественника, а ныне подкаблучника). Более того, прямо перед стихотворением, о котором речь (хотя формально и в другом разделе) опубликован самый знаменитый «антиахматовский» текст «Из логова змиева, из города Киева я взял не жену, а колдунью».

Начнём перечитывать.

Я верил, я думал, и свет мне блеснул наконец; Создав, навсегда уступил меня року Создатель; Я продан! Я больше не Божий! Ушёл продавец, И с явной насмешкой глядит на меня покупатель.

Летящей горою за мною несётся Вчера, А Завтра меня впереди ожидает, как бездна, Иду… но когда-нибудь в Бездну сорвётся Гора. Я знаю, я знаю, дорога моя бесполезна.

И если я волей себе покоряю людей, И если слетает ко мне по ночам вдохновенье, И если я ведаю тайны — поэт, чародей, Властитель вселенной — тем будет страшнее паденье.

Остановимся. Вам кажется, что вы это стихотворение не читали? Возможно; но слышали точно. Разбираемое стихотворение одно из самых знаменитых у Гумилёва - благодаря тому, что сначала Александр Вертинский отсек два последних из пяти четверостиший, положил на музыку и спел. А потом, много десятилетий спустя, Борис Гребенщиков перепел эту песню, и даже включил ее в свою американскую пластинку «RadioSilence».

Напомним этот текст — каким он был у Гумилёва. Читаем два последних четверостишия.

И вот мне приснилось, что сердце мое не болит,

Оно — колокольчик фарфоровый в желтом Китае

На пагоде пестрой… висит и приветно звенит,

В эмалевом небе дразня журавлиные стаи.

А тихая девушка в платье из красных шёлков,

Где золотом вышиты осы, цветы и драконы,

С поджатыми ножками смотрит без мыслей и снов,

Внимательно слушая лёгкие, лёгкие звоны.

В исполнении Вертинского (который с текстами, как известно не церемонился, извлекал, бывало, куски из разных стихотворений разных авторов, соединял в одно, да еще и дописывал к ним что-то свое), а особенно Гребенщикова, песня стала описанием «места блаженных». Подлинного, хотя несколько кукольного рая под нарисованным небом и с экзотическим, стилизованным антуражем. Гребенщиков еще и усилил эффект, поменяв несколько эпитетов Гумилёва на «тихий» и производные — например, колокольчик у него звенит «тихонько», а не «приветно». Прямо нирвана.

Однако представляется, что Гумилёв имел в виду нечто иное — а может быть, и прямо противоположное.

Вернемся к Маковскому. Будучи человеком в чем-то хитрым и ловким, а в чём-то совершенно простодушным (в эстетических, так сказать, вопросах — что даже удивительно для человека столько лет проведшего около поэтов и художников), он в посвященное ему стихотворение и не вчитывался. Между тем, в нем идет речь о сделке с Дьяволом (он же Рок, он же — по предположению позднейших исследователей - Злой Демиург), которому герой, в соответствии со своими чаяниями, «наконец» продан Создателем.

Я продан! Я больше не Божий! Ушёл продавец,

И с явной насмешкой глядит на меня покупатель.

Вот так же и Гумилёв «продан в журнальное рабство» Демиургу-Маковскому. Отсюда, полагаю, и посвящение, смысла которого Маковский, само собой, не понял.

Для современных Гумилёву поэтических, да и прозаических практик сделка с Дьяволом — самый обычный сюжет. Много раз встречается что у Сологуба, что у Брюсова (которому данное стихотворение очень понравилось и даже было напечатано в «Русской мысли» вне очереди). Другое дело, что Гумилёв на фиксации сделки не остановился, а красочно, что называется, с деталями и подробностями, описал все хорошие и плохие последствия произошедшего. Вполне небанальный разворот темы. Не потому ли это стихотворение выделял у Гумилёва сам Александр Блок?

Так что же ждет «проданного» героя? Сначала — как и водится в таких случаях — много чего хорошего. Очевидно, награда за сделку была получена по литературной номинации — с добавлением универсальной харизмы.

….я волей себе покоряю людей,

….слетает ко мне по ночам вдохновенье,

….я ведаю тайны — поэт, чародей, Властитель вселенной….

Но закончится, конечно, плохо:

когда-нибудь в Бездну сорвется Гора.

И чем больше успехов и достижений сегодня, «тем будет страшнее паденье» завтра. Ну а сразу за этой фразой идет описание последствий будущего падения в бездну. И это…. Да, именно тот текст, который в качестве описания рая пели нам Вертинский и Гребенщиков!

Дело в том, что сердце-колокольчик — мертво (а пока что живое и поэтому болит). Это, как представляется, мучительно для героя, активного, действующего. Он видит во сне свою смерть (в другом известнейшем стихотворении герой предполагает стать миниатюрой, хоть и персидской, именно после смерти). В этом «онирическом пространстве» (территории сна, которое в стихах Гумилева часто связано с негативом, угрозой) сердце вынуто из груди героя и повешено под крышу, как некий трофей. Вспомним тут ассортимент знаменитой «Зеленной» из «Заблудившегося трамвая», где

Вместо капусты и вместо брюквы

Мёртвые головы продают.

Живое здесь — мертво; голова обращена в капусту, как сердце в фарфоровую безделушку.

Почему именно в безделушку? Очевидно, чтобы позабавить героиню. Девушка с поджатыми ножками равнодушно смотрит на этот ерундовый артефакт, бывший некогда сердцем богоборца — как женщина у камина из соседнего стихотворения с презрением слушает бывшего сверхчеловека.

Кончилось все равнодушным или иронично-презрительным вниманием одной женщины. Нужно ли называть её прототип?

Кстати, эту позу — с поджатыми ногами — не раз отмечали у Ахматовой мемуаристы, что в те годы, что гораздо позже.

И ослепительно стройна,

Поджав незябнущие ноги -

так в стихах Ахматовой сидит даже статуя.

Как известно, вскоре после выхода «Чужого неба», Гумилев с Ахматовой официально расстались. Интереснее, однако, другое: почему спетое много лет спустя выглядит таким безоблачным и райским?

Вертинский, собственно, текст своей песни «моделировал» специально, намеренно отбросив тревожную, «богоборческую» часть стихотворения. Ему и нужно было увидеть и предложить эмигрантской, ностальгирующей публике «моментальную картинку», застывшую миниатюру из той, дореволюционной жизни. Не случайно на некоторых концертных записях певец объявляет эту песню как «Китайская акварель». Ну, а исполненное БГ в поздние советские времена эту ностальгию «по блаженному прошлому» многократно усилило. При этом Гребенщиков называет песню и «Китайской акварелью», и «Китаем» - в последнем случае, вероятно, усиливая «буддистский» (в самом широком смысле) аспект.

Да, мы хотим спокойствия. Сегодня нас не пугает переход из живого в неживое — мы так привыкли постоянно воплощаться-развоплощаться медийно, виртуально, что видим в последних четверостишиях гумилевского стихотворения просто яркую, умиротворяющую картинку, вроде обоев для телефона. Релакс, господа! Да ведь таким же — нарисованным, нереальным — стал и весь окружающий мир. Если подумать — справедливое воздаяние всем нам за сомнительную сделку, заключенную человечеством (еще скажите, что лично вы ее не заключали — кого ж это волнует). По ком звонит колокольчик в нашем аду — или раю? И кто теперь эти звоны сможет разобрать?

Источники

[править]
Creative Commons
Creative Commons
Эта статья содержит материалы из статьи «От НГ до БГ: история одного стихотворения», автор: Михаил Гундарин, опубликованной Ревизор.ру и распространяющейся на условиях лицензии Creative Commons Attribution 4.0 International (CC BY 4.0) — указание автора, оригинальный источник и лицензию.
Эта статья загружена автоматически ботом NewsBots в архив и ещё не проверялась редакторами Викиновостей.
Любой участник может оформить статью: добавить иллюстрации, викифицировать, заполнить шаблоны и добавить категории.
Любой редактор может снять этот шаблон после оформления и проверки.

Комментарии[править]

Викиновости и Wikimedia Foundation не несут ответственности за любые материалы и точки зрения, находящиеся на странице и в разделе комментариев.